Она смотрит на него исподлобья, одаривая испепеляющим взглядом. Он издевается, все это время издевался. Она слышит его смех, и из-за него ее руки сжимаются в кулаки. Она забывает о палочке, всеми силами стараясь держаться достойно и не уподобляться тем девчонкам, которые пускают в ход свои коготки сразу, как только почувствуют угрозу. Ее брови изгибаются тонкой дугой, когда он продолжает свои речи, твердя о ее провинностях. Она поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Нет, это смешно. Ей уже почти хочется рассмеяться, ведь тот, кто сеет хаос и смерть на землях магической и не очень Британии, смеет обвинять ее в чем-то. Пожиратель смерти! Угроза обществу! Обвиняет ее в шпионаже! Три ха-ха четыре раза! Но едва она не разразилась истеричным припадком смеха, как ее сердце замирает. Конечно, она сразу поняла, что ей не выйти из этой квартиры на своих ногах - только мертвой, но семья... Она делает шаг ему на встречу, и неожиданно для себя замахивается, чтобы подарить ему пощечину. На прощанье. Чтобы щека его горела, когда он перешагнет порог этой комнаты, оставив позади себя бездыханное тело. Боялась ли она? Безусловно. Но страх - это адреналин, а он в свою очередь - азарт, что так любила она. Когда кровь кипит, когда эмоции захлестывают, когда задыхаешься от их переизбытка, когда хочется кричать, вопить или стонать (нужное подчеркнуть), когда воздух вокруг наэлектризован...
- Ты не посмеешь! - шипит она сквозь зубы, понимая, насколько глупо звучат ее слова. Конечно, посмеет, и если уж не сию минуту, то точно - сегодня. Он сжимает ее запястье, естественно не позволив ей ударить себя. И она бы забеспокоилась бы о синих браслетах, что будут красоваться на ее тонких ручках, да только в тот момент, когда они появятся, ей уже станет абсолютно не важно. Хуже бесстрашия может быть лишь смирение со смертью: принять ее и не бояться сделать не верный шаг. Когда понимаешь, что конец близок, вовсе перестаешь следить за своими действиями и словами.
- Ублюдок! - выплевывает она ему в лицо холодным тоном, противоречащим пожару в ее душе. Она пытается выдернуть свою руку из его крепкой хватки, но делает только хуже, и боль пронзает ее запястье. Ей хочется вскрикнуть, но она молчит. Ей хочется прикусить губу, чтобы отвлечься от огненного кольца на своей коже, но и этого она не делает. Она лишь смотрит ему в глаза не отрываясь, бросаясь громкими словами - ведь это все, пожалуй, что ей остается. Перед ним она - бессильна. - Кто дал право тебе решать, кому жить, а кому умереть?! Ты и вся твоя веселая компания! Чего вы добиваетесь?! Захватить весь мир, при этому перебить большую его половину?! Тогда и властвовать будет не над кем, потому что останетесь лишь вы! Грязнокровки... Так вы называете таких, как... я?! Чем они... МЫ вам не угодили?! М?! Чем?! И почему вы лучше нас?!
И вот, она задыхается от возмущения, как то любит. Вот она чувствует, как по ее венам бежит бурлящая красная кровь. Она буквально чувствует ее - как разгоняется при каждом ударе сердца, как она приливает к щекам, ушам, от чего и те, и другие начинают гореть. Она представляет себе, как выделяется адреналин, что затуманивает ее голову, лишая всяческих инстинктов самосохранения. Она выхватывает свою палочку, подставляя ее к горлу противника, хоть в глубине души и понимая, что так или иначе этот фокус бесполезен. Одна ее рука - в его оковах, и его резкое движение может буквально обезоружить ее. Но ей нравится это ощущения - чувство опасности, ощущения хождения по лезвию. Она буквально теряет рассудок. Ей мерещится отец, и его ухмылка, после того, как ее матушка терпела очередное свое поражение в схватке с жестоким мужем. Она видит взгляд ненавистного родителя и отражение его насмешки в глазах мужчины. Или это он насмехается? Веселиться? Она такая глупая. Ее рука дрожит, когда она лишь сильнее давит своей палочкой на его горло. Она понимает, что никогда не произнесет смертоносных слов. Он понимает, что это лишь представление.
- Говорите ли вы своим жертвам что-то на прощание? Может быть причину, почему именно они? Или обещаете, что к ним скоро присоединятся их родные и друзья? Мой отец всегда говорил матери, что она ничтожество, не достойное ходить по этой земле. Отродье дьявола. Ошибка природы, - она лишь сильнее сжимает палочку в своей руке, наполняя себя ненавистью не только к оппоненту, но и к отцу. Ее взгляд затуманивается, когда она погружается в воспоминания прошлого. Ее грудную клетку жжет, пронзает болью, разрывает. Ее биография - ее клеймо, пронесенное сквозь долгие годы выгоревшим силуэтом на ее душе. - Он замахивался на меня всякий раз, когда видел, но удары получала она. Долгих девять лет она терпела издевательства, пока не сбежала. Отброс общества - вот кем он был и есть по сей день. Мать боится появляться в городе только лишь потому, что судьба может свести их вновь, оттого без крайней необходимости не выходит из дома. И тут ты со своим нападением. Когда она только вернулась домой, я подумала, что она потеряла рассудок. Страх совсем лишил ее здравого смысла. "Задерни шторы, Гризи. Закрой дверь". Как будто это могло помешать вам. Я боялась, что она сошла с ума, но в одно утро все изменилось. Я проснулась у ее кровати, где провела всю ночь, но не от того, что что-то случилось, а от аромата детства. Мама сделала панкейки, которые готовила по утрам в воскресенье, потому что только в воскресенье отец никогда не появлялся в нашей квартирке. Она напевала мою колыбельную, когда я вошла на кухню, а когда увидела меня - широко улыбнулась. Тогда я поняла, что с ней все будет хорошо.
Она пробуждается от своего внезапного откровения, замечая, что палочка ее уже опущена вниз, а глаза - на мокром месте. Ей плевать на свою жизнь, она никогда за нее особо не цеплялась. К чему ценить то, что подарил ей ее никчемный папаша? Красоту, характер, жизнь. Ей было все равно. Оттого она всегда лезла на рожон, не беспокоясь о себе, хоть и страшась чего-то ужасного - самого события, нежели смерти. Если ее покалечат - так тому и быть, и оно того будет стоить, если это удовлетворит ее жажду к острым ощущениям. Она была выродком чертового маггла, и дело было даже не в крови. Но матушка...
- Она не заслуживает этого. Кто угодно, но не она, - тихим голосом завершает она свою речь. Последние слова эхом звучат то ли в пустой комнате, то ли в ее голове, и она падает на колени. Не перед ним, а от груза воспоминаний. Ее сотрясает от накатывающей истерики, но слезы никак не текут из глаз. Она не сдалась, нет, но боль затопила ее сильнее, чем когда-либо. Ее пучины оказались глубже, чем тогда, в больнице.
- Не смей трогать ее, - уже громче говорит она через какое-то время, поднимая взгляд со своих колен. - Я отправила куда следует сову, если не пришлю еще одну весточку сегодня, в мою скромную обитель наведаются твои старые знакомые из Министерства. Там все, что я знаю о тебе. Много. Очень много информации. Убей меня, и об этом узнают все. Или не узнают, если ты настолько вездесущ. Убей меня, издевайся, но ее не трогай. Не смей!
Конечно, она блефовала. Но знал ли он это? Понимал? Она бросала ему вызов, поднимаясь с колен. Ее слабость - ее промах. Тогда, в больнице, он наверняка понял, что мать ей безумна дорога, и он этим пользовался. Он мог манипулировать ею, как угодно, и она это знала. А еще хуже - она этого желала. Где-то в самом дальнем и темном уголке сознания ей кажется, что она понимает свою мать, но побитая душа и испорченное детство берет свое. Она борется с ним, идет против него. Идет на встречу смерти. Где-то в глубине души вспыхнуло забытое ощущение: он был ее палачом. Она понимала это. Где-то в глубине души. Где-то...